БОРИС НИКОЛАЕВИЧ КРОВАВЫЙ

 

Последнее время[1] я постоянно мысленно возвращаюсь к событиям августа-декабря 1991 года и сентября-октября 1993, к вопросу об ответственности советской интеллигенции, моей личной ответственности за то, что случилось в нашей стране. В течение десятков лет мы уверенно утверждали, что СССР – отсталое, тоталитарное государство, управляемое преступными, некомпетентными руководителями, что жизнь станет лучше, как только всё переменится по западному образцу. Идеи эти, как учит марксизм-ленинизм, овладели массами, и их плоды, оказавшиеся к общему удивлению малосъедобными, произрастают сегодня по всей стране. Подавляющее большинство граждан России живет хуже, чем прежде, не надеясь на скорое улучшение своего положения. Об этом пишут журналисты, таковы и мои собственные впечатления от пребывания в Москве летом 1993 года.

С другой стороны, рухнул железный занавес, получили независимость народы Восточной Европы, прекратился контроль партийной цензуры над печатным станком, для некоторых людей, особенно для молодых, открылась возможность самостоятельной хозяйственной деятельности, на Западе жизнь стала спокойнее, поскольку отодвинулась угроза ядерной войны. Перекрывают ли эти плюсы страдания народа? Не мне судить. Уехав из страны, я потерял право решать, что для нее хорошо, а что плохо. Кроме того, это уже не та страна, в которой я родился и жил, она стремительно меняется, и чувство органического понимания происходящего туристическими наездами не восстановишь.

 

Однако я считаю себя обязанным ответить на вопрос Константина Азадовского «Кто подаст сегодня руку В. Максимову»[2]. Заголовок письма Азадовского словно прямо обращен ко мне: «Подашь ли ты руку Владимиру Максимову?» Ответить на этот вопрос нелегко. Дело в том, что Максимов мой старый противник. Подобно Константину Азадовскому, я обвинял редактора «Континента» в инсинуациях, передержках, грубости, культе собственной личности, лжи и клевете по отношению к известным и уважаемым людям:   Василию Гроссману, Синявскому, Литвинову, Копелеву, Федору Абрамову, Ричарду Пайпсу, Леху Валенсе и т. д. [3]; я защищал от Максимова, Поповского, Парамонова и прочих непримиримых борцов за нравственность эмигрантских душ, Булата Окуджаву и других советских писателей, которых обвиняли в пропагандистских поездках на Запад[4]. Мы с Максимовым обменивались полемическими выпадами на страницах газеты НРС по поводу того, равны ли по жестокости обращения с туземцами русские землепроходцы и западные конкистадоры, воевал ли Наполеон в Вандее, и прочим историческим вопросам. И вот Азадовский спрашивает, готов ли я, распри позабыв, присоединиться к Максимову, всенародно оскорбляющему избранного Президента и когорту поддерживающих его знаменитостей?

Начнем с Бориса Ельцина. Константин Азадовский в упомянутом выше письме гневно восклицает:

 

«Я категорически протестую против того, чтобы российского Президента, выбранного и поддержанного, притом неоднократно, большинством наших граждан, называли секретарем обкома «с недюжинным интеллектом околоточного надзирателя». Мы, голосовавшие за Бориса Николаевича, не хуже Максимова знаем, кем он был в прошлом, знаем также о его недостатках и говорим об этом публично. Но относимся к нему с уважением. Можно сколько угодно критиковать Президента, но немыслимо клеветать на него и пачкать его грязью».

 

Азадовского можно понять. Он вместе с 36 другими литераторами подписал письмо к народу, обратившее на себя благосклонное внимание Бориса Николаевича, и 15 сентября, незадолго до разгона парламента, авторов пригласили на встречу в Кремль. (Репортажи о встрече опубликовали И. Ришина и М. Чудакова[5]. После проверки паспортов общество в голубых микроавтобусах отправилось «на ту самую» дачу, которую президент удачно «экспроприировал» (слово принадлежит Борису Николаевичу в пересказе Ришиной). Поездку на дачу красочно описала Мариэтта Чудакова, позаимствовав для этой цели стилистические приемы у любимого автора:

«Мы вылетели из Боровицких ворот, сопровождающий отчаянно крутанул левой рукой перед окном, постовой взмахнул палкой, еще два милиционера вдалеке повторили его жест, движение на Большом Каменном мосту, Знаменке, Моховой замерло, с визгом развернулась на 180 с лишком градусов стоявшая посередке площади машина, вылетела (повторяюсь, но не могу подобрать другого глагола) вперед и повела нас, отчаянно мигая белым и ярко-голубым огнями по Большому Каменному – к Ленинскому (не переименованному) проспекту… Езживала я на такси по Москве … но такого, чтоб дззз — и вот вам уже памятник Гагарину, дззз — и вот уже кончается Ленинский проспект, начинаются леса по обе стороны шоссе — такого не видывала. Вот она, какая мигалка, оказывается».

 

Давно ли Борис Николаевич воевал с партийными привилегиями, трясся на Москвиче, раз даже в аварию попал, проехав на красный свет. А нынче! Не сам, гости его летают по волшебной зеленой улице,   дзз-зззззззззззззз!   Приехали.

На встрече присутствовали: К. Азадовский, А. Афиногенов, А. Борщаговский, Ю. Давыдов, А. Дементьев, А. Иванов, Р. Казакова, Ю. Карякин, К. Ковальджи, Я. Костюковский, Т. Кузовлева,   А. Нуйкин, В. Оскоцкий, Н. Панченко, А. Приставкин, Л. Разгон, А. Рекемчук, Р. Рождественский, В. Савельев, В. Селюнин, Ю. Черниченко, М. Чудакова, М. Чулаки. (Из подписавших письмо не оказалось на даче президента: Беллы Ахмадулиной, Владимира Корнилова, Даниила Гранина, Дмитрия Лихачева, Булата Окуджавы и еще семи человек. Алесь Адамович позвонил коллегам и «попросил довести его точку зрения: «Выборы, выборы и еще раз выборы«».

«Ваше обращение, смелое обращение, с позиций неконъюнктурных» – похвалил литераторов президент. Смелость и конъюнктурность каждый понимает по-своему. В связи с этим напомню о письме к согражданам 16 января 1991 года, в котором сто пятнадцать писателей, деятелей культуры, ученых решительно протестовали против «преступления в Вильнюсе», пушечных выстрелов на улицах города (танки стреляли холостыми снарядами) и осуждали президента Горбачева и действия армии, приведшие к гибели 14 жителей литовской столицы. [6]. Одновременно газеты напечатали фамилии литовцев, погибших при штурме телевидения. Тот мужественный, на мой взгляд, призыв: поддержать «законные парламенты и правительства республик, избранные народом», — подписали трое из 23 писателей, смело собравшихся на даче у президента Ельцина. Зато 20 из них оказались среди 42 литераторов, которые 5 октября, на следующий день после гибели сотен москвичей благодарили Ельцина за решительность и беспощадность:

 

«с радостным удивлением убедились», что «демократия [в их понимании – СМ.] окрепла» и призвали правительство «перестать говорить», «научиться действовать», «продемонстрировать силу».

Эпиграфом к встрече с президентом Ирина Ришина предлагает взять прочувствованное выступление поэтессы Тамары Кузовлевой:

 

«Когда в августе 1991 года звучали Ваши слова, Борис Николаевич, обращенные к россиянам в память о трех погибших мальчиках: «Простите меня, вашего президента, что я не уберег ваших сыновей» – в ответ всколыхнулась вся Россия: это наш президент. Мы поддерживали вас в невероятно трудные для вас два года».

 

Я бы рекомендовал взять эпиграфом, слова министра из «Голого короля» Шварца:

 

«Вы знаете, что я старик честный, старик прямой. Я прямо говорю правду в глаза, даже если она неприятна… Позвольте мне сказать вам прямо, грубо, по-стариковски: вы великий человек, государь!»

 

Застолье, а заодно и деловое обсуждение насущных проблем страны, продолжалось пять часов. Писатели убеждали президента не гнаться за буквой закона, действовать решительно, разбить яйца и скушать яичницу; наш президент внимательно слушал, записывал ценные советы в записную книжку, а с некоторыми, особенно ему угодившими ораторами, чокался и принимал. Ну, как же после такой беседы не гордиться Борисом Николаевичем, не писать слово президент с большой буквы, а парламент именовать, «так называемым».

Неясно только, почему Азадовский уверен, что мы должны присоединиться к его восхищению. Он утверждает, что «Президент был выбран и неоднократно поддержан большинством граждан» и следует уважать волю народа. Но это не совсем верно — большинство граждан (в России по переписи 1989 года проживало 107 млн. человек старше 18 лет, а сейчас их должно быть около 112 млн., не считая беженцев из ближнего зарубежья) Ельцина никогда не поддерживало. На президентских выборах 1991 года за него проголосовало немногим больше 30 миллионов человек, меньше трети взрослого населения (60% явившихся на избирательные участки); на референдуме 1993 года поддержка достигла примерно 35 миллионов человек, правда, одновременно почти 30 миллионов граждан высказались за досрочное переизбрание любимого президента. На выборах в декабре 1993 за конституцию, то есть в поддержку Ельцина и Жириновского вместе взятых, высказалось 33 миллиона человек, причем партию Жириновского поддержала половина из них, а пропрезидентский «Выбор России» – немногим больше 10 миллионов человек. Что же нам прикажете, уважая волю «большинства», восхищаться Жириновским? Интересно, что такой выбор России (почти двадцать процентов избирателей, 10% граждан), показался Ельцину таким громадным успехом, что он тут же решил отказаться от собственных перевыборов в 1994 году, к чему лишний раз испытывать доверие народа, утруждать людей, когда и так всё очевидно! Не могу не напомнить, что такую же поддержку (25% голосов по стране и большинство в Москве и Петербурге) получили в свое время большевики на выборах в Учредительное собрание, усмотрев в этом подтверждение мандата на бесконтрольное 75 летнее правление.

Теперь о том, что Азадовский именует хорошо известными ему «недостатками» президента. Да, мы помним, что Ельцин был обычным секретарем обкома, и мы еще помним, что это значит. Это под его руководством был снесен в Свердловске дом Юсупова, памятное место расстрела царской семьи, это он в 1979 году с помощью московского КГБ успешно скрыл от мира аварию на заводе по разработке бактериологического оружия. Это он, переведенный наводить порядок в Москву, заявил:

 

«Надо не ввозить новых людей, а заставлять работать москвичей. Органам милиции будет спущен план по тунеядцам»…

 

Эту речь редактор ‘Русской мысли» Ирина Иловайская поясняла следующим образом:

 

«Все проблемы: … хаос и коррупция, порожденные системой; бедность, чудовищная в стране с такими природными богатствами; неустроенность людей, их бесправие и беззащитность, — будут решаться арестами, судами, увольнениями, ссылкой, лагерными сроками, смертными казнями, число которых в Советском Союзе, по всем имеющимся сведениям, непрерывно растет. Иного вывода нельзя сделать из высказываний товарища Ельцина Б. Н.» [7].

 

Возможно, Ирина Алексеевна несколько преувеличила кровожадность своего будущего любимца и его тогдашней компании, и все же иначе, чем «Унтер-Пришибеевскими», эти полицейские речи назвать трудно.

 

Что было затем, известно достаточно хорошо. Развал страны, стремительное восхождение к власти, власти абсолютной и бесконтрольной, нарушение обещаний, законов, клятв, решений референдумов, присяги конституции и народу, государственный переворот и первый раз после 1918 года пушки, стреляющие на улицах Москвы.

Зачем это было нужно? Почему погибли, были ранены и покалечены многие сотни людей? ‘Чтобы сохранить мир в России», – сказал Борис Николаевич в телевизионном выступлении 21 сентября 1993 года, повторив классическую формулу Орвелла: «Мир – это война«. Да, мир – это война, свобода передвижений – это прописка (с правом насильственного выселения неугодных), президент – гарант конституции, а расстрел из пушек парламента был, есть, и будет всегда величайшей победой демократии.

Как справедливо отмечали Л. Карпинский и Л. Шевцова:

 

«борьба между президентом и парламентом шла внутри тоталитарной парадигмы политики, для которой единоначалие и монополия на власть являются единственно возможной формой существования».

 

Не случайно сразу после 4 октября, в «свете возникшей после победы новой реальности» (определение помощника президента Филатова) анонимная команда чиновников бросилась перелицовывать текст конституции. Все изменения сделаны в одном направлении: обеспечить президенту и столпившимся вокруг него всю полноту власти, вывести бюрократическую систему управления из-под контроля, подчинить местные интересы центру[8]. Теперь конституция, украшенная многочисленными правами человека (да как их реализовать?) и немыслимыми свободами (что не мешает чиновникам запрещать демонстрации!), будет отпечатана на красивой бумаге и вывешена в красном уголке бывшей ленинской комнаты, а чиновники смогут по-прежнему выполнять лишь телефонные распоряжения начальства.

 

То, как работает подобный механизм, хорошо показали прошедшие выборы. Президент назначил чиновников руководить избирательной системой, и он же представил на референдум составленную им конституцию и пожелал, чтобы за нее проголосовало не меньше 50% населения. Желание начальника, как известно, закон для подчиненного. Как отмечено выше, сегодня в стране около 112 миллионов человек старше 18 лет (без учета миграции). Этой цифры нет в сообщении Центральной избирательной комиссии. Не указана там и численность зарегистрированных избирателей. Дело в том, что принятие конституции буквально висело на волоске. Сразу после выборов было сообщено, что в голосовании приняли участие 55 987 тыс. человек, что реально означало чуть-чуть меньше половины численности населения соответствующего возраста.

Не приходится удивляться, что в последующие 12 дней Центральная избирательная комиссия «уточнила» результаты и «обнаружила» еще 2,2 млн. избирателей, которые, оказывается, единодушно проголосовали за конституцию. Более того, избирком установил, что 1,4 млн. несознательных избирателей, проголосовавших, согласно первоначальным сведениям, против конституции, в действительности выступают за нее. Опять же не приходится удивляться, что Н. Рябова, возглавлявшего эту кропотливую вычислительную переработку, президент назначил председателем Центральной избирательной комиссии на все будущие времена.

Читатель может заметить, что подобные калькуляции все-таки лучше, чем пресловутые 99, 9 %. Конечно, но не все сразу. Напомню, что на выборах в Советы в 1927 году проголосовало, по словам Сталина, около 51% (50,2%, по публикациям того времени) лиц, имеющих избирательные права, в чем вождь народов естественно усматривал безграничное доверие к коммунистической партии [9]. В 1931 году проголосовало 70%, в 1934 – 85% и лишь в 1937 было, наконец, достигнуто желанное единодушие – 96,8%.

Энергичные администраторы президентской команды время от времени проговариваются о том, какие идеи циркулируют сегодня в Кремле:

 

«Конституция, предложенная президентом, это все равно, что священное писание, и критике не подлежит, поэтому партии, не согласные с ней, не должны участвовать в выборах», – поведал нам Шумейко (председатель правительственной комиссии по проведению всенародного голосования по конституции, министр печати и информации, председатель верхней палаты Федерального собрания).

 

Характерно, что это абсурдное предложение было отвергнуто центральной комиссией по выборам не со ссылкой на избирательный закон, конституцию или здравый смысл, а после консультаций с президентом. Как отмечает ‘Комсо-мольская правда», власти на местах восприняли указание Шумейко как приказ и старались его выполнить[10]. Возглавив Федеральный информационный центр, Шумейко объявил корреспондентам, какие цели поставлены перед его ведомством: «Задачи формирования идеологии общества».

 

«Нет никакой необходимости в разделении властей, – объяснил главный помощник президента Филатов, – наоборот, даже лучше, если министры будут заседать в парламенте, будет меньше недоразумений и не придется призывать в качестве арбитра Таманскую дивизию».

 

Циничные напоминания о пушечных выстрелах в качестве политического аргумента позволяют себе сегодня многие представители исполнительной власти.

 

«Наличие представительного органа власти вовсе не обязательно означает демократию. Демократия это власть народа над всеми государственными институтами»», – солидно рассуждает сам президент в беседе с корреспондентом «Известий» [11].

 

Не берусь судить, что Борис Николаевич подразумевает под представительным органом власти, скорее всего – не угодивший ему парламент. Следует напомнить президенту, что без представительных органов власть является диктатурой или, если привычнее для слуха, диктатурой пролетариата. Ни одно демократическое государство ни разу еще не обходилось без представительных учреждений, так же, впрочем, как без разработанной системы контроля за всеми без исключения ветвями власти.

 

У журналистов вызвало недоумение, что президент, в свое время так убивавшийся по поводу трех случайно погибших мальчиков, сороковой день памяти погибших при разгоне парламента отметил посещением теннисного турнира Кремля[12]. Ведь были убиты не только «бунтовщики», а и случайные люди на улице, и 18 сотрудников милиции, и 6 военнослужащих, выполнявших приказы президента. Очевидно, крокодиловы слезы больше не в моде. Сейчас время награждать отличившихся генералов, заботиться о здоровье вождей и распределять кабинеты на Старой площади (свято место пусто не бывает). Захват президентской администрацией после победы над парламентом здания ЦК КПСС факт глубоко символичный. Административно-командный аппарат продемонстрировал и свои аппетиты, и свою фантастически возросшую численность, и свое понимание модели власти, устанавливаемой в стране.

Возможно, Ельцин не так уж хорош, – говорят некоторые сторонники президента, – но у нас нет выбора, все другие еще хуже. Однако давно известно, что отсутствие выбора и есть характерный признак тоталитаризма. Дело не в персоне Ельцина, важно, чтобы его деятельность контролировалась независимыми структурами власти (Верховный суд, парламент). Мировой опыт показывает: горе стране, зависящей от добродетелей руководителя.

Другой аргумент: в ближнем зарубежье живут еще хуже, чем в России. Например, Лариса Богораз, возражая Павлу Литвинову, пишет:

«Я не экономист. Но точно знаю: наша убогая и обнищавшая Россия сегодня смотрится рядом со многими своими соседями чуть ли не как оазис пусть относительного благополучия. Больно думать о вымерзшей и вконец оголодавшей Украине. Больно слышать от друзей-харьковчан: «Вам хорошо – у вас Гайдар, у вас Ельцин, у вас рубль.»[13].

 

Друзья-харьковчане не совсем точны в своих восклицаниях. Им следовало бы сказать: «Вам хорошо, у вас гидростанции, у вас сибирская нефть и газ«. Нетрудно показать, что если бы не добыча нефти стоимостью более ста миллиардов долларов в год, в Москве было бы голоднее и холоднее, чем в Харькове. И заслуги Гайдара и Ельцина в открытии нефтяных месторождений Сибири нет. Напротив, падение добычи и перекачивание нефтедолларов в карманы биржевиков – печальный результат деятельности реформаторов. Конечно, можно отметить, что, разрывая на части Советский Союз в Беловежской пуще, Ельцин сохранил за собой сырьевые ресурсы страны, а Кравчук, погнавшись за атрибутами государственности, оставил свой народ в ледяной нетопленой хате. Нам гордиться тут нечем. Несомненно, что энергетическая промышленность СССР создавалась всеми гражданами страны, общими силами и из общего кармана, а ресурсы Украины или Азербайджана были растрачены в свое время на общие цели. Я не берусь решать в этой статье сложную проблему экономического разделения совместно нажитого имущества при разводе народов, хочу просто отметить, что относительный достаток России зиждется не на разумных мероприятиях руководства, а на богатствах, нажитых тяжелым трудом предыдущих поколений советских людей.

Наконец, последний и наиболее серьезный вопрос, который прямо относится к сфере моих профессиональных занятий. Речь идет о потерях населения. Я занимаюсь их расчетами около 30 лет, оценивая эти потери как повышенную убыль населения, то есть смертность выше некоторой характерной для данного населения в данный период нормы. Потери населения в годы коллективизации и репрессий составляли в России примерно 300-500 тысяч в год.

По данным Госкомстата продолжительность жизни в России в ельцинское время упала с 70 в 1987 и 69 в 1991 до 66 лет, а смертность за девять месяцев 1993 года составила 1586 тыс. чел. – 14.3 на тысячу населения. В 1992 году соответствующая цифра была 11.9, а в 1989 году коэффициент смертности населения РСФСР был 10,8. Нормой для 1992 года будет уровень 11, а для 1993 года 11.2 (некоторый рост коэффициента связан с тенденцией постарения населения). Это значит, что повышенная убыль за эти два года составила 4 на тысячу, 600 тысяч человек или 20% всех умерших. Причиной повышенной смертности является ухудшение медицины, рост преступности и травматизма на производстве, ухудшение условий жизни. Мы не учитываем повышенной смертности в других государствах, республиках бывшего СССР, которая еще выше, чем в России и приближается, по-видимому, к миллиону.

Таким образом, мы видим, что доля умерших не своей смертью в России сегодня достигает уже печально памятного сталинского времени. При этом она быстро растет. И напрасно гневается Константин Азадовский, заявляя:

 

«Возмутительной и совершенно абсурдной, по сути, представляется попытка Максимова поставить знак равенства между действиями нынешнего российского руководства (как бы критически не относился я сам к некоторым людям из «команды Ельцина» и их политике) и сталинскими репрессиями 30-х годов».

 

Конечно, характер потерь сегодня и при Сталине различен. Убитые в чекистских застенках – это не то же самое, что зарезанные в подворотне, а старушку, не дождавшуюся скорой помощи или не получившую нужного лекарства, не следует равнять с умершими от истощения колхозниками. И все-таки смерть раньше своего срока – это преждевременная смерть. И ответственность за нее ложится на руководителей, действие (или бездействие) которых эту смерть вызвало. Так что заголовок этой статьи выбран мной отнюдь не случайно. И если пушкинскому несчастному Борису Годунову кровавые мальчики в глазах мерещились из-за одного-единствен-ного, зарезанного в Угличе, ребенка, то Борису Николаевичу в «часы томительного бденья» есть из чего выбирать.

 

Константин Азадовский защищает от Максимова не только Ельцина, но и «российских демократов, осмелившихся (sic! – C.M.) публично поддержать Президента в его недавних действиях против так называемого Парламента и ныне призывающих его к еще более решительным действиям против «красно-коричневой опасности», которых бывший редактор журнала ‘Континент» – клеймит, ничуть не стесняясь в выражениях… Все, что пишет (а главное, как пишет) В. Максимов об этих людях, вызывает во мне чувство негодования и протеста… Нельзя не возмутиться и тем, что Булат Окуджава и сорок других известнейших наших писателей публикуют якобы “сервильные призывы в адрес правительства».

 

То, что инвективы Максимова в адрес известнейших довольно оправданы, не вызывает сомнения. Однако с Азадовским трудно не согласиться: то, как пишет Максимов вызывает естественную реакцию – возмущение (впрочем, стиль Азадовского мало отличается от максимовского). Полемика Максимова – всегда поношение или апелляция к авторитетам, мир делится на своих и чужих, уважаемых и унижаемых. Впрочем, к чести Максимова следует сказать, что он и сам отдает себе в этом отчет. В своей статье в НРС он не без сожаления отмечает:

 

«Те, о ком я говорил выше, принадлежат к поколению, с молоком матери всосавшему в себя разрушительную отраву черно-белого мира, им (и мне в том числе) уже не дано изменить в себе эту горькую данность».

 

Это черно-белое виденье мира и стало подлинной трагедией России нашего времени. За оппонентом не признается права на ошибку, на возможность искреннего заблуждения, у него бывают лишь низкие, корыстные интересы, и против него возможны любые обвинения и любые действия. Интересно, что ключевой фигурой в этой бурной дискуссии стал Булат Окуджава, видимо, как наиболее очевидный эталон нравственности и человечности.

 

«Как может Окуджава призывать к расправам над побежденным противником? – возмущается Максимов.

Как можно критиковать письмо «сорока известнейших писателей», если среди них сам Окуджава!» – недоумевает Азадовский.

 

Корреспондент «Правды» сравнивает Окуджаву с людьми, которые аплодировали, когда видели, как «фашисты заталкивали в газовую камеру евреев«, а Валентин Распутин (в той же газете) по поводу интервью Окуджавы в «Подмосковных известиях» глубокомысленно заявляет:

 

«Да-а… Что ж, в наше время уже трудно удивляться чему-нибудь, и все-таки подобное признание Булата Окуджавы, сделанное к тому же с явным удовольствием, поразительно. Есть люди, правда, с особой психикой, которым мучения жертвы доставляют физиологическое наслаждение, здесь что-то в этом же роде. Наши интеллигенты-гуманисты из «демократических» рядов вообще приобрели странное выражение души и сердца (лица тоже) — с печатью отнюдь не целебных чувств. Действительность всех нас не делает спокойными, но там уж совсем какое-то оголтелое неистовство!»

 

Перед нами все та же нелепая черно-белая картина. Окуджава не с нами, значит, он коммунист, фашист, садист. А ведь, столкнувшись с утверждением, противоречащим всему творчеству автора, было бы естественно усомниться в точности текста неизвестного интервьюера.

Преувеличенное внимание к людям известным, доказательство своей правоты ссылками на мнения Лихачева, Ковалева, Боннэр, Солженицына – отрыжка нашей тоталитарной ментальности, нашей привычки создавать себе кумиров. Окуджава – прекрасный поэт, а Лихачев серьезный ученый, но в вопросах политических или юридических они не являются специалистами – и вряд ли для решений подобных проблем следует апеллировать к их авторитету. Как бы ни был хорош в своей области тот или иной писатель, балерун, виолончелист, поэт, литературовед – они не могут нам помочь в вопросах нравственных, здесь каждый отвечает сам за себя. Мы не можем слепо следовать, даже за самыми замечательными и уважаемыми именами. Мы сами должны принимать решения и сами нести за них ответственность. С другой стороны, следует уважать человека, независимо от того совпадает его мнение с нашим или нет.

Не столько сами идеи Ленина были плохи в 1917 году, сколько его убежденность, что он имеет право на любые действия ради их осуществления. Главное это отказ от насилия и призывов к насилию над политическими оппонентами, создание устойчивых демократических институтов, системы контроля за властью, системы разделения властей, смены властей, не выполнивших свои обещания, согласование правил политической игры всеми реальными политическими силами, действующими в стране, следование этим правилам и наказание, нарушающих правила. При наличии таких систем никакие Новодворские или Жириновские не будут страшны, а люди нарушающие законы, будь то Ельцин или Шумейко, будут нести за это политическую и уголовную ответственность. Беда только в том, что к установлению демократических институтов власти мы еще и не приступали.

Почему же выстрелы по парламенту привели к расколу в бывшей диссидентской среде? Одни считают необходимым радика-лизацию реформ, устранение сил мешающих их проведению, другие видят угрозу со стороны властей только-только возникающим демократическим институтам. Таким образом, раскол диссидентско-демократического лагеря отражает противоречие между целями общества (демократизация), и средствами, которыми следует этих целей добиваться (ускорение реформы). Похожая проблема стояла перед страной в 1917 году, и в той дискуссии сторонники достижения целей любыми средствами победили, к огромному сожалению их потомков. Урок нашей истории лишний раз подтвердил: нет такой партии, нет такой политической силы, которой ведома абсолютная правда, а может и не существует этой (да простит меня Александр Исаевич) самой окончательной и единственной правды.

 

Замечательный русский поэт Тютчев, обеспечивший нас цитатами на многие случаи жизни: (Умом Россию не понять… Блажен, кто посетил сей мир… и так далее), сказал нечто важное и по этому поводу: «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется…» Не дано до времени знать, каковы будут последствия сказанного и сделанного, куда повернет ход истории, потому единственно возможный и достойный выход – считаться с оппонентом и с политической реальностью, избегать наклеивания ярлыков (красные, коричневые, зеленые, большевики, белогвардейцы, плюралисты и т. п.) и действий с позиции силы, чтобы было не стыдно выиграть и не страшно проиграть.