Эвакуация

Статья печатается по-английски в сборнике Изучение Холокоста.

 

К ПРОБЛЕМЕ ИЗУЧЕНИЯ ПОТЕРЬ СОВЕТСКИХ ЕВРЕЕВ В ГОДЫ ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ НА МАТЕРИАЛАХ ЭВАКУАЦИИ

 

Изучение потерь населения СССР в годы второй мировой войны (ВМВ) избавилось в постсоветские десятилетия от идеологических ограничений и пропагандистского характера, и опирается сегодня на открывшиеся архивные документы. Однако проблемы эвакуации остаются пока на периферии научных исследований как в России, так и за   рубежом. Правители не были заинтересованы ни в преувеличении, ни в преуменьшении этих данных. Но хотя сведения о числе переместившихся на восток и не были сфальсифицированы, нельзя утверждать, что они точны. Их следует изучать, поскольку на долю эвакуации приходится заметная часть потерь населения. Еще более важно, что изучение эвакуации позволит заметно прояснить не только размеры потерь, но и их характер, а также потери отдельных национальных групп, в частности евреев.

 

Постановление об эвакуации было принято ЦК ВКП(б) и СНК 27 июня 1941 года. Согласно ему в первую очередь эвакуации подлежали: «важнейшие промышленные ценности … б) квалифицированные рабочие, инженеры и служащие вместе с эвакуированными с фронта предприятиями, население, в первую очередь молодежь, годное для военной службы, ответственные советские, партийные работники…» (1).

Целью эвакуации было не спасение населения от угрозы уничтожения врагом, а обеспечение государства рабочей силой. Об этом свидетельствуют даже названия и содержание соответствующих статей в современных энциклопедиях. Например, «Эвакуация Материальных ценностей и людских ресурсов» (2). Эвакуации подлежали главным образом промышленное оборудование и экономические ресурсы. Люди рассматривались в первую очередь как рабочая сила, необходимая для использования этого оборудования. Поэтому первоочередное право на эвакуацию получали работники вывозимых предприятий и учреждений и члены их семей. Не случайно картотеки эвакопунктов фиксировали лишь взрослое население (старше 16 лет). В соответствии с целями государственной эвакуации учет численности переселенцев был не полным. Нехватка вызывалась несколькими причинами.

Главная из них заключалась в том, что вся система учета была ориентирована на организованную эвакуацию, обеспечение рабочей силой заводов и других предприятий и учреждений. Эвакопункты действовали лишь в больших городах и на узловых железнодорожных станциях. Наряду с этим с самого начала войны шел с запада на восток огромный стихийный поток бежкецев, порой намного превышавший организованные перевозки. Некоторые ученые считают, что беженцы, на каком-то этапе своего пути присоединялись к поездам с эвакуированными и рассматривались советскими властями в качестве таковых. Иногда так и происходило, но ситуация во многих случаях была совсем не такой простой и требует серьезного изучения.

 

Из прифронтовой полосы организация эвакуации поручалась местным властям, командованию фронтами и военными округами, наркомату транспорта. В развитие этого постановления Командование Юго-западного фронта приказывало разработать план вывоза семей начсостава, предприятий наркомата обороны (мастерские, склады, учреждения) с их инженерно-техническим составом и квалифицированной рабочей силой. Одновременно предлагалось составить план отвода населения. Главным указанием при этом было – направлять потоки жителей «по проселочным дорогам, не занятым передвижением войск, категорически запрещать отводить население по шоссейным дорогам» (3).

Но намного раньше, чем были составлены планы организованного отвода населения началось массовое бегство на Восток. Пешком, на телегах, на попутных машинах жители выбирались из находившихся под угрозой вражеской оккупации городов и поселков и направлялись к родным, знакомым или куда глаза глядят, лишь бы подальше от угрозы оказаться во вражеском плену. Вот одна из многих тысяч историй, рассказ жительницы Бостона Эти Ивенской, которая 21 июня 1941 года окончила школу:

Родители, особенно отец, сопротивляются. Папа мотивирует тем, что в Первую мировую войну он был в плену у немцев и они очень приличные люди. Я настаиваю. Ко мне присоединяются старшая и младшая сестра. Родителям ничего не остаётся, и они соглашаются. Так я спасла всю семью.

Уходим пешком. С небольшими рюкзаками за плечами, сшитыми мамой из отрезов тканей, заготовленных нам в приданое. Идём ночами, так как дороги простреливаются фашистскими самолётами. Направление — Великие Луки. Шли недели две, км. 350. Нас погрузили на ст. Великие Луки на платформы и мы доехали до Ржева. Там уже эвакопункт, погрузили в вагоны-телятники и поехали. Куда везут, никто не знает, но подальше от войны. На станции Бологое страшная бомбёжка, разгромлен наш поезд, много погибших, кругом смрад, горят цистерны с горючим. Нам повезло, в наш вагон бомба не попала, и через несколько дней едем дальше. Выгружаемся в Бугуруслане (Чкаловская обл.), и нас направляют в колхоз. На семейном совете решено, что мне надо учиться, и я ухожу или уезжаю (не помню) в Бугуруслан (28 км от нашего колхоза).
Единственный институт в городе — учительский, и я поступаю на литфак. Сдала первую сессию (всё на «5», сохранилась зачётная книжка). И вдруг в мае 1942-го получаю повестку из военкомата (4).

 

Не столкнулся с организованной эвакуацией и другой житель Бостона, Юрий Малкин, которого война застала 11 летним подростком в Брянске:

(               Но в период, когда Брянск быстро стал прифронтовым городом, отец ушёл в отряд, в лес, а крыша нашего дома была изрешечена пулями немецких юнкерсов, мама настаивала при тревоге на продолжении обеда, где за столом сидели её трое детей…

Выявление нравственных устоев при опасности произвела эвакуация. В городе она не была организована. Наши соседи Гитлевичи бросили на произвол судьбы детей Хаимовых — своих родичей, исчезла наша родня из посёлка Володарского. Вечером пришёл наш жилец, пожилой офицер. Сказал, что фронта нет и, если за ночь мы не уедем, то погибнем. Он знал, что говорил. Днём по центральной улице города 3-го Интернационала шли наши войска из-под Смоленска. Солдаты опирались друг на друга, винтовки тащились, на лица смотреть было тяжело — смертельная усталость и безразличие.

Вестей от отца не было, взяли мы несколько буханок хлеба, бидон с топлёным маслом и мёдом, заготовленный мамой, денег было мало, а вещи наши не представляли ценности, добрались до железнодорожной станции. Там стоял товарный состав с обгоревшими вагонами. Влезли на открытую платформу и терпеливо ждали: выбора не было, а ночью горелый состав начал движение… Выбрались из фронтовой зоны, а затем в далёкой Башкирии не пухли от голода, хотя иногда жмых и луковица помогали обмануть голод (5).

Стихийный поток беженцев во многих случаях превосходил по своим размерам организованную эвакуацию. Например, в справке, предоставленной Одесским обкомом партии Центральному комитету КП(б)У 15 октября 1941 года (то есть за несколько часов до оставления города).

«Эвакуировано из города железнодорожным и водным транспортом 216 500 человек. В том числе: из районов Одесской области – 1 500, граждан Бесарабии – 60 000, членов семей военнослужащих – 18 000, граждан г. Одессы – 137 000. В указанное количество эвакуированных не вошли люди, эвакуация которых проходила помимо эвакопункта различными способами и средствами передвижения (автотранспорт, гужтранспорт, железнодорожный транспорт до прекращения продажи билетов и пр.) По предварительным данным всего выбыло из города около 400 тысяч человек» (6).

 

Заметим, что население Одессы было приблизительно равно 600 тыс. человек. Город покинуло, таким образом, две трети жителей, 155 тыс. (25%) организованным порядком и примерно 250 тыс. (42%) бежали самостоятельно, кому как удалось (7). При этом, Одесса в отношении возможностей неорганизованного выхода населения находилась в намного более сложной ситуации, чем другие большие украинские города, поскольку уже в начале августа была полностью блокирована с суши. О трудностях, с которыми сталкивались жители Одессы, пытаясь выбраться из города морем рассказал со слов дяди Мирона Снитковского руководитель Бостонского Мемориала Виктор Снитковский. Отец Мирона, Марк Самойлович (1880 г.р.) работал завхозом в госпитале в осажденной Одессе.

 

В   октябре «стало ясно, что наши город не удержат, но пробиться на пароход было невозможно. Нужно было получить эвакоталон, но желающих было больше, чем возможностей у флота. Фронт стоял уже у самого города. Утром в порт приходили корабли, а вечером на них увозили пленных, раненных и эвакуируемых…

Отец по роду своей работы бывал в штабе укрепрайона. Однажды какой-то офицер спросил его, что делает он — пожилой еврей в городе. Отец объяснил, что не может достать эвакоталоны для семьи. Офицер сразу же пошел кому-то доложить, и мы на следующий день в сопровождении офицера были доставлены в порт.

Там стояла очередь машин с особыми пропусками длиной в полкилометра. С левой стороны шли пешие с пожитками. Наш офицер стал на подножку, чтобы его видели и, обогнав очередь, подъехал к КПП. Благодаря офицеру нас и вещи никто не проверил, но мы дрожали изрядно. Дело в том, что вещи в мешках были накрыты брезентом, а под ним спряталась девушка – дочь наших знакомых. У нее не было эвакоталона. Имя ее я не запомнил».

 

Корабль в Керченском проливе подорвался на мине, но все же сумел добраться до Новороссийска.

 

«Отцу удалось поговорить с предгорисполкома, которому он показал справку о том, что его сын Семен в армии и письмо от том, что сын лежит в госпитале недалеко от Ростова. Нам разрешили остаться в порту и пообещали решить вопрос после того, как разгрузят порт…. Причал был грузовой. На нем один туалет на два места, а выгрузилось из нашего парохода сотни человек. Очередь в туалет занимали с ночи…» (8)

Следует заметить, что еврейской семье, в которой трое сыновей служили в армии лишь случайно, с помощью знакомых удалось выбраться из города.

 

Наиболее ценным источником для изучения эвакуации, ее характера и национальной составляющей, являются картотеки эвакуированных, находящиеся в архивах государств, возникших на территории бывшего СССР. О них подробно рассказывается в публикуемой в этом издании статье Вадима Добсона (Vadim Doubson) (9). В работе в частности обсуждается возможность создания компьютерной базы данных имен еврейских беженцев в годы второй мировой войны (ВМВ), содержащей сведения об их возрасте, поле, профессиях, местах работы, прежних и новых местах жительства. Для этого могут быть использованы списки и картотеки беженцев, хранящиеся в центральных и областных архивах России, Белоруссии, Казахстана и ряда других республик бывшего СССР и в Центре розыска и информации Российского Красного Креста. Можно согласиться с автором, что предлагаемая база данных позволит получить более точную и детальную информацию о жертвах Холокоста на территории Советского Союза, предоставит возможность для изучения социально-демографического состава еврейских беженцев и их численности. Конечно, поиск, просмотр и компьютеризация всех этих материалов – огромная работа, которую, однако, очень важно было бы сделать.

 

Предложение автора статьи составить базу данных евреев, бежавших от немцев на восток, на основе картотек эвакуированных, составлявшихся в годы войны несколькими советскими организациями и хранящимися в российских архивах, и архивах других государств, кажется очень полезным. Такая база данных может реально уточнить сведения о погибших от Холокоста людях. Не следует правда считать, что списки Яд Вашем заметно пополнятся, поскольку персональный состав населения в пунктах, из которых бежали евреи, неизвестен. Не сохранился он и в материалах переписей 1937 и 1939 годов.

 

При этом попытка оценить общие размеры миграции на восток в годы ВМВ, опираясь только на итоговые сведения картотек учета беженцев в местах их расселения, вызывает возражения. Как справедливо отмечает Добсон, в ряде областей беженцы оставались долгое время в картотеке, хотя давно уже убыли дальше на Восток. Это так, но также следует иметь ввиду, что сведения картотек сильно не полны, они не учитывают всех беженцев. Многие беженцы и эвакуированные, особенно поселившиеся в сельской местности или небольших населенных пунктах, не попадали в систему административного учета эвакуированных. В частности сельские жители, перегонявшие на восток скот, трактора и прочий колхозный инвентарь, а также переселяемые целыми колхозами, конечно, не попадали ни в какие списки. Кроме того, гибель беженцев в ходе эвакуации и на местах временного проживания была очень высокой и, естественно, умершие не входят в итоговые картотеки беженцев. Наконец не следует забывать, что часть беженцев осели в районах, оказавшихся через некоторое время под немецкой оккупацией. Для оценки общего числа переселенцев следует использовать и материалы картотек, и массивы документов о выбытии из населенных пунктов, и данные транспортной статистики, и сведения о численности населения в некоторых городах во время немецкой оккупации. Не следует пренебрегать и официальными сведениями, направлявшимися советскому правительству местными властями и органами статистического учета эвакуированных. В западной историографии распространено представление, что поскольку советские инстанции были ангажированы на вопрос: правительства «Сколько»? подчиненные ориентировались при ответе на понимание: «А сколько надо.» Иногда это действительно было так, но в то же время, государственная система, особенно во время войны, нуждалась в достоверной информации и занимающиеся ее сбором инстанции старались получить ее и передать наверх.

 

В советской справочной литературе как правило даются оценки числа эвакуированных в 1941 году 10-12 млн. человек. Начальник учета эвакуированного населения (УЭН) заместитель председателя СНК К.Д. Панфилов 25 декабря 1941 года сообщает заместителю председателя совета по эвакуации Косыгину, что «по приближенным подсчетам было эвакуировано 10 000 000 человек» (10).

Не приходится сомневаться, что Панфилов знал, что его картотекой было учтено меньше 7 миллионов человек. Но он знал, как именно проводится учет беженцев, какие категории не попадают в учет и поэтому вносил в сведения, представляемые высшему руководству, соответствующие поправки. Мало вероятно, что эти поправки диктовались какими-то ведомственными или политическими соображениями. Правительство, безусловно, интересовала реальная картина положения дел в стране и вряд ли кто-то мог в то время позволить себе сознательно ее искажать.

Известный российский исследователь эвакуации, руководитель центра военной истории Г. Куманев по результатам изучения переписи эвакуированного населения, которая проводилась в марте апреле 1942 г. и ряда других не названных источников, пришел к выводу, что в 1941-42 гг. удалось эвакуировать 17 000 000 человек (11). Цифра эта сильно расходится со сведениями картотек эвакуированных и возможно несколько завышена. Представляется, что полный учет всех имеющихся материалов позволит ее уточнить.

Официальные данные опираются преимущественно на транспортную статистику. «По железной дороге за вторую половину 1941 года было переправлено… в тыл более 10 млн. человек и водным транспортом — 2 млн. человек» (12). Существует и более подробное распределение по территории и занятиям населения сведений транспортной статистики.

«В сложнейших условиях первых дней войны удалось эвакуировать 120 тыс. человек из прибалтийских республик, 300 тысяч – из Молдавии, более одного миллиона из Белоруссии, 350 тысяч – из Киева, а всего с Украины – 3,5 млн., из Ленинграда 1,7 млн., Москвы – 2 млн. До 1 февраля 1942 года по железной дороге было эвакуировано 10.4 млн. человек» (13).

 

Особое внимание обращали на эвакуацию детей и подростков.

 

«В течение месяца из Ленинграда было вывезено 300 тыс. детей, из Москвы и пригородов – около 500 тыс. Эвакуация детей продолжалась и в последующем. Из Ленинграда в навигацию 1942 года через Ладожское озеро было эвакуировано 130 тысяч детей. Только в тыловые районы РСФСР эвакуировалось около 2 тысяч детских домов (более 200 тыс. детей). На Восток были эвакуированы учащиеся 715 школ ФЗО, ремесленных и железнодорожных училищ с контингентом 125 тыс. человек» (14).

 

Несомненно, сведения транспортной статистики могут быть заметно преувеличены, поскольку эвакуированные нередко совершали на своем нелегком пути остановки, а потом при приближении немцев или по другим причинам вновь отправлялись в путь. В ряде случаев места первоначальной эвакуации, такие как Харьков, Сталинград, Ростов на Дону, оказывались под угрозой и скопившееся там население вынуждено было вновь трогаться в путь. Так что в транспортной статистике возможен двойной и даже тройной счет. Так в своей статье Добсон обращает внимание на расхождение сведений о числе эвакуированных, прибывших в некоторые области и данными, представляемыми местными руководителями в Москву: по Свердловской области 719 тыс. и 379 тыс. человек, по Чкаловской – 406 и 217 тыс. Но из этого не следует, что результаты транспортного учета абсолютно не верны. В частности некоторые из них подтверждаются другими источниками.

Неплохо подтверждается, на мой взгляд, приведенная выше цифра 350 тыс. эвакуированных из Киева. Там перед войной насчитывалось 850-900 тысяч человек. Перепись населения, проведенная немцами на 1 апреля 1942 года, учла 352 тысячи (15). Киевский горком партии, сообщая властям о завершении эвакуации промышленных предприятий в июле 1941 года, сообщал, что из города было эвакуировано 335 тыс. человек (16). Мобилизация в Красную армию и киевское ополчение составляли примерно 70- тысяч, а численность уничтоженных гитлеровцами киевских евреев приблизительно была равна 60-70 тысячам человек. Несколько десятков тысяч человек были в начале 1942 года отправлены на работу в Германию. Таким образом, численность населения Киева по сведениям немецкого опроса неплохо согласуется с оценкой транспортной статистики и официальными оценками численности эвакуированных.

 

Мы видели, что к моменту оккупации Одессы немцами там оставалось около трети довоенного населения. Похожая картина наблюдалась в Киеве и в других больших городах Украины. В Харькове, насчитывавшем перед войной около 900 тысяч человек по немецкой переписи в декабре 1941 года 456 639 человек (17). Население Днепропетровска сократилось с 528 тысяч перед войной до 166 тысяч по данным немецкой переписи. (В том числе численность евреев упала с 89 529 человек до 7 962 человек) (18).

Переселение сельских жителей на восток предусматривалось решением СНК Союза ССР от 3 сентября 1941 года и соответствующим постановлением правительства Украины и ЦК КП(б)У от 4 сентября 1841 (19). В развитие этого постановления в областях и районах составляются списки переселяемых колхозов подаются заявки на транспорт и начинается вывоз населения. Так из Запорожской области предусматривается переезд в Саратовскую область. Кроме того, повсеместно перебазируются все МТС и в сопровождении колхозников и рабочих совхозов сельскохозяйственная техника и поголовье скота отправляются на восток, главным образом своим ходом. (20)

О высокой смертности эвакуируемого населения от боевых действий, голода и болезней есть множество мемуарных свидетельств, но нет обобщенных статистических сведений. Сбор их в некотором отношении начинается. Так по данным, появившимся в Интернете в городе Котельнич Кировской области (численность населения 27 тысяч человек) открыт памятник эвакуированным, на котором высечены 2796 имен беженцев, похороненных там.

 

Большую роль в изучении процесса эвакуации может сыграть изучение устной истории (опрос бывших беженцев и их соседей по месту проживания). Поскольку картотеки неполны, было бы очень полезно провести опрос участников эвакуации в государствах бывшего СССР, Израиле и США. Эти материалы устной истории могут помочь оценить полноту, хранящихся в архиве картотек и дать более полные сведения о соотношении организованной и стихийной эвакуации.

 

В качестве примера устной истории, а также для того чтобы лучше объяснить проблемы, с которыми приходилось сталкиваться беженцам и эвакуированным, расскажу об истории эвакуации моей семьи.

Семья в 1941 году состояла из пяти человек: отца (историк, директор школы, потомок ставропольских казаков); матери (учительница литературы, еврейка); моей старшей сестры (9 лет) бабушка (мать матери, домохозяйка, еврейка) и меня (3 года). С началом войны мой отец (его не взяли в армию по здоровью) записался в ополчение добровольцем. В сентября к нам пришли бежавшие из Аргеева два племянника моей бабушки (дети ее сестры). В прописке в нашей комнате им категорически отказали. Вскоре один из них был призван в армию (в довоенное время жителей Бесарабии не брали в армию). Судьба второго племянника неизвестна. Возможно, он продолжил путешествие к другим родственникам, жившим в Баку, а может быть тоже попал в армию. Моя сестра помнит, как долго и безуспешно бабушка на берегу Каспийского моря в огромном лагере беженцев в районе Махачкалы пыталась разыскать свою сестру, по ее сведениям уехавшею из Аргеева.

В октябре 1941 года моя мать приняла твердое решение уезжать. Сделать это было не просто. В какой-то момент намечалась эвакуация школы. Но, прождав с вещами целый день, семьи преподавателей и ученики разошлись по домам. В конце концов, удалось получить эвакуационные талоны бабушке. Ее сын был командиром Красной армии и сражался на фронте, поэтому военкомат выдал бабушке на всю ее семью разрешение на отъезд в одном из последних уходивших из Ростова эшелонов. С нами выехала еврейская семья (друзья моей матери): профессор философии Резников, его жена Алита Ширман и их сына Дима (10 лет). У них не было возможности получить талоны на эвакуацию и Алиту выдали за вторую дочь моей бабушки. Родители Алиты и ее старшая сестра Лена Ширман (студентка ИФЛИ) не смогли выехать из Ростова и во время второй оккупации города немцами были уничтожены.Лена пыталась уйти из пешком, добралась до станицы Ремонтной и там была схвачена немцами. О ее жизни и смерти была написана книга (21).

По дороге наш поезд бомбили, но нам удалось добраться до города Ставрополя, где жили родители, сестры и братья моего отца. Тем временем немцы заняли Ростов, но через 8 дней были выбиты оттуда. Мой отец в боях за город был ранен, его подобрала на улице Елена Ширман и их семья прятала его в течение короткой немецкой оккупации. После выздоровления отец был зачислен лейтенантом в действующую армию. Моя мать получила от него аттестат, который давал нам некоторые дополнительные преимущества во время эвакуации. Через Каспийское море мы переплыли на нефтеналивном танкере в конце 1941 года. Из Красноводска поездом добрались до Ташкента, где сумели остаться Резниковы, а мы были отправлены в кишлак, в котором мать преподавала в школе русский язык, а бабушка и сестра выковыривали из хлопковых коробочек вату.

В Узбекистане мы узнали, что отец пропал без вести в бою (в последствие формулировка была изменена на – «погиб в бою»). Там же мы получили письмо от дяди о том, что он в госпитале в Куйбышеве, а его жена преподает в институте военных переводчиков, который эвакуирован из Москвы в Ставрополь на Волге (ныне город Тольятти). Было решено ехать в Куйбышев. Поезд шел больше месяца. Денег не было, на остановках меняли вещи на продукты. В Куйбышеве чуть не замерзли зимней ночью на улице (вокзал на ночь закрывали), но нас пожалела проходившая мимо простая русская женщина, пустившую переночевать нашу грязную, завшивевшую семью в свою единственную комнату, где жила с тремя детьми. После этого наша эвакуационная одиссея приобрела благополучный оттенок. Мать взяли в институт переводчиков преподавателем литературы. Вместе с институтом в 1944 году мы переехали в Москву. Эмиграция все давала о себе знать отсутствием жилья (наш дом в Ростове был разрушен бомбой). Но трудности послевоенной жизни не имеют отношения к рассматриваемым в рецензируемой статье проблемам.

 

Остановлюсь коротко на жизни в годы войны членов семьи моей жены, бывших в во время эвакуации принимающей стороной. В 1932 году два выпускника Индустриально педагогического института, муж Иосиф Израилевич Баргштейн (выходец из еврейского местечка Крыжополя Винницкая область) и жена Софья Степановна Дергачева (родившаяся в подмосковном Касимове), поехали по распределению на работу на Челябинский тракторный завод), где получили со временем отдельную двухкомнатную квартиру. К началу войны у них было двое детей ( в 1943 году родился третий ребенок). В квартире также жила сестра Софьи Мария и ее брат Аркадий. Мария работала канцеляристкой в НКВД, а Аркадия в начале войны призвали в армию и в том же 1941 году он погиб в бою. Из Крыжополя в сентябре 1941 года пробралась младшая сестра Иосифа Баргштейна Нюся. Милиция отказалась ее прописать, поскольку на руках у нее не было никаких официальных документов об эвакуации. Мария, однако, сумела добиться прописки, и устроила Нюсю на работу в НКВД. Сама же Мария после смерти брата записалась добровольцем в танковый корпус (ЧТЗ выпускал знаменитые танки Т-34) уходивший на фронт.

Осенью 1941 из Ленинграда в Челябинск был эвакуирован Кировский завод и его инженерный состав влился в коллектив ЧТЗ. Вновь прибывших подселяли в квартиры работников завода. В связи с этим Софья согласилась пустить в проходную комнату инженера Кировского завода Сергея Федоренко, его жену и двух дочерей. Третья дочь родилась уже в этой квартире в 1944 году. Позднее она описала эти события, опираясь на дневник отца (22). Сергей писал, что местные жители (семья Баргштейна) отнеслись к приезжим радушно. Две семьи вели совместную жизнь все военные годы, и только в 1945 году Федоренко получили от завода отдельную квартиру.

Поздней осенью 1941 из Москвы приехала еще одна сестра Софьи Вера с двумя детьми и их няней. Муж Веры работник Министерства иностранных дел ушел в ополчение и погиб в боях под Москвой. Вскоре (возможно в дороге), один из сыновей Веры простудился и умер от воспаления легких. Немного позже из Москва приехала сестра Иосифа Фаня с сыном. В переполненной квартире стало почти невозможно размещаться и Вера с сыном и няней перебралась к брату Борису. Фаня прожила у Баргштейнов недолго. Предприятие ее мужа было эвакуировано в Свердловск и она с сыном переехали к мужу.

Мы видим, что через квартиру Иосифа и Софьи за годы войны прошло 11 беженцев, четверо, прибывшие централизовано вместе с предприятием, и семь человек, перебравшихся к родственникам.

 

Таким образом, можно утверждать, что анализ картотек беженцев и составление на их основе базы данных может позволить заметно уточнить имеющиеся сведения о характере потерь ВОВ и в частности потерь еврейского населения СССР. При этом для получения достоверной цифры размера потерь необходимо использование всех имеющихся данных об эвакуированных: транспортной статистики, отчетов с мест отъезда и мест приезда и главное, материалов устной истории, которые позволят внести соответствующие коррективы в данные картотек.

 

Sergei Maksudov (Alexander Babyonyshev) is an Associate at Harvard Davies Center, Born in the USSR, he emigrated to the United States in 1981. He is the author of Losses of Population in the USSR (1989) and Unheard Voices: Documents of the Smolensk Archive (1987), and is the editor of On Sakharov (1981, 1991? 2011), and of several dozens of articles on Demography and History of the Soviet Union.

 

ЛИТЕРАТУРА

 

1. Директива командования Юго-западного фронта об организации эвакуации населения и материальных ценностей. 29 июня 1941 г. Директива подписана командующим войсками Юго-западного фронта генерал-полковником Кирпоносом и членом Военного совета Юго-западного фронта Хрущевым). Советская Украина в годы Великой Отечественной войны. Наукова Думка. Киев, 1985, стр. 252.
2. Словарь-справочник. Великая Отечественная война. 41-45. Политиздат. М. 1985, стр. 477.
3. Директива командования Юго-западного фронта цит. соч. стр. 252-253
4. Форум № 339. NY. 1910.
5. Этот e-mail адрес защищен от спам-ботов, для его просмотра у Вас должен быть включен Javascript
6. Справка, предоставленная Одесским обкомом партии Центральному комитету КП(б)У о ходе эвакуации предприятий и учреждений и населения Одессы.       Советская Украина… цит. соч. стр.265-266.
7. Справка, предоставленная Одесским обкомом партии Центральному комитету КП(б)У о ходе эвакуации предприятий и учреждений и населения Одессы.       Советская Украина… цит. соч. стр.265-266.
8. Материалы из архива Виктора Снитковского.
9. Вадим Добсон «Использование компьютерной базы данных имен эвакуированных советских евреев для изучения Холокоста на территории СССР».
10. Вадим Добсон цит. соч.
11. Куманев Г. Эвакуация населения из угрожаемых районов СССР в 1941-1942 гг. // Население России в ХХ веке: Исторические очерки. т. 2. 1940-1959. М., 2001. стр. 60-81
12. Словарь-справочник. Великая Отечественная война. 41-45. Политиздат. М. 1985, стр. 477.
13. Великая Отечественная война. 1941-1945. Энциклопедия. Советская энциклопедия. М. 1985, стр. 801-803.
14. Там же.
15. Л. Малюженко. Киiв 1942. Управа мiста Киева. Статистичний вiддiл. Киiв 1943, стр. 21-22. Отметим, что эта перепись насчитала в Киеве 20 человек евреев.
16. Из отчета Киевского горкома партии обкому КП(б)У. Советская Украина… цит. соч. стр. 289.
17. Скоробогатов А.В. Харкiв у часи нiмецкоi окупацii. 1941-1943. Харкiв, Прапор 2006.
18. Ткума. Всеукраинский центр изучения Холокоста (данные размещены в Интернете).
19. Из постановления Запорожского обкома КП(б)У и облисполкома о мероприятиях по переселению колхозов из Запорожской области. Советская Украина… цит. соч. стр. 264.
20. Советская Украина… цит. стр. 267-288.
21. Татьяна Комарова. Старости у меня не будет. История одной жизни. Ростовское книжное издательство. Ростов на Дону, 1967.
22. Людмила Федоренко. «Солдаты тыла». Возрождение Урала. Апрель 2000.