Собачье сердце 2

Статья написана совместно с Н.И. Покровской и

опубликована вКнижном приложении к

«Независимой газете» 20.07. 2000

Десять лет спустя

«Собачье сердце» глазами студентов Гарварда в 1989 и в 1999 годах

 

|ПОВЕСТЬ Михаила Булгакова «Собачье |сердце» являлась од|ним из символов перестройки. Имена ее пер­сонажей стали нарицательными. Шариковыми презрительно име­новали людей, покушающихся на чужую жилплощадь, так же назы­вали твердолобых сторонников марксистской доктрины. Жена ле­нинградского мэра рассказывала корреспонденту «Огонька» (№ 5, 1991), как ее мужа осуждали за об­мен квартиры на большую: «На­шлись новоявленные «швондеры» и «шариковы», развернувшие оче­редную кампанию против Собча­ка».

 

Повесть, перелицованная в пьесу, шла на сценах столичных театров. «Профессор Преображенскийj ироническим умом, широтой нату­ры, мерой чуть барственного превос­ходства, внутренней интеллигент­ностью, корректньш достоинством — напомнил рецензенту журнала «Театр» Д.Золотницкому (№ 1, 1989) — знаменитого русского ком­позитора Глазунова и одновременно кустодиевский портрет Шаляпи­на...

— В собачьих видениях-снах Швондер помогает Шарикову взо­браться наверх. — И вот Шариков царит на вершине. Первым делом он отсекает длинным ножом голову доктора Борменталя: голова явля­ется залу, лежащая на подносе, к вящему величию победителя-единодержца. Апофеоз предательства, насилия, диктатуры».

На сцене московского театра мы видим ту же антитезу:

 

«Профессор Преображенский в растерянности сидит посреди своего кабинета… Немая сцена. Так закан­чивается «Собачье сердце» в Мос­ковском ТЮЗе. Символ прост, и от этой простоты знобит, как от при­говора. Роковой выбор русского ин­теллигента, два пути: за границу или — в лагерную пыль… Русская ин­теллигенция вещество особое…

Прежде всего совесть. А потом и сострадательность. Искупительная трагическая судьба русской интел­лигенции впечаталась в гены, она как тавро и отсвет проступает на меченых. лбах поколение за поколени­ем..¹. Грабеж истребил крестьян. Швондер и Шариков — интеллигенцию». (Алла Боссарт «Уроки музыки» «Огонек» № 18. 1989).

 

Итак, с одной стороны, ирони­ческий ум. совесть, достоинство, сострадательность, с другой — ни­зость, насилие и предательство. И естественно, что русские читатели и зрители сопереживали магу и кудеснику, особенно в предчувст­вии новых волшебных перемен. И счастье было так близко. На юби­лейном концерте в честь семиде­сятилетия Булата Окуджавы теле­визионная камера то и дело поки­дала юбиляра, почтительно зами­рая на известных политических деятелях в зрительном зале: Гай­дар. Чубайс, Козырев! Какие име­на! Какие благородные лица! На­ши вожди, лидеры — и такие ин­теллигентные, вместе с нами слу­шают Окуджаву! Казалось, еше мгновение — и, подобно эпилогу повести Булгакова, страна чудес­ным образом преобразится. «Возьмемся за руки, друзья» — и вся шариковско-анпиловская не­чисть, беснующаяся на улице, ис­чезнет без следа.

В то полное иллюзий и надежд время (1988-1990 гг.) мы, препо­даватели Гарвардского универси­тета, читали со студентами «Соба­чье сердце». К нашему немалому удивлению, большинство наших учеников не разделяли, казалось бы, такого естественного, восхи­щения русской аудитории тапант- ливым, интеллигентным ученым. У американских молодых людей были серьезные претензии к.по­чтенному профессору. Нам захоте­лось рассказать об этом взгляде со стороны русским читателям. В на­шем распоряжении было около 40 сочинений на тему: «Как вы отно­ситесь к словам профессора Пре­ображенского: Да, я не люблю про­летариат». Авторы работ — моло­дые люди, в основном дети обес­печенных родителей. Как и пола­гается молодежи, они идеалисты, видели в окружающем обществе лишь социальную несправедли­вость и хотели сражаться с ней. Преображенского они рассматри­вали в контексте этой борьбы с консервативными силами и чувст­вовали, что он не на их стороне. Подчеркнем, что речь шла не о ху­дожественных достоинствах пове­сти Булгакова и не о культурных и социальных особенностях русско-советской 30-х годов. Сту­дентов волновали общечеловечес­кие проблемы, в первую очередь ответственность образованных людей (включая их самих) за спра­ведливое социальное устройство общества. Высказывания молодых американцев отражают этические представления наиболее либераль­ной части американского населе­ния того времени.

Наша попытка познакомить со­ветских читателей с этой позицией («Литературное обозрение» № 5, 1991) оказалась не слишком удач­ной. Анонимный редактор сменил название статьи, в несколько раз сократил текст, оснастил его мно­гочисленными красотами стиля, кокетливыми ужимками и бес­смысленными утверждениями. Статья сопровождалась разверну­тым комментарием социолога Сергея Шведова, уличавшего мо­лодых американцев в чувстве соб­ственного превосходства и неве­жестве:

 

«Сочинения студентов из далекого Гарварда не кажутся нам совер­шенно чужеродными, ни на что не похожими… Да это же суды над Онегиным, Ленским, Обломовым, что устраивали комсомольцы двад­цатых. То же ощущение своей пра­воты, безапелляционность суждений, убежденность в том, что ис­тория началась сегодня… Похоже, что и гарвардские ниспровергатели озабочены были не столько текстом булгаковской повести, сколько жаждой выразить собственную жизненную позицию… И в результа­те стало возможным увидеть лишь зеркальное отражение своих про­блем, своих болевых точек и забот. Так что, думается, повесть Булга­кова ждет еще своего прочтения в Гарварде».

 

Статья Сергея Шведова, тонко­го и наблюдательного ученого, убедительно показала, что наша попытка показать некоторые на­правления социального развития американского общества не уда­лась. Мы ли не смогли (нам не да­ли) высказаться достаточно внят­но или наши читатели не захоте­ли услышать сказанное, теперь не столь уж существенно.

Прошло 10 лет. Исчезла страна, называвшаяся СССР, немало пе­ремен произошло и в США. В Гар­варде же по-прежнему изучают русский язык и время от времени читают на старших курсах «Соба­чье сердце». Нам захотелось вер­нуться к идее, невостребованной в прошлом, рассказать о реакции американских студентов на по­весть Булгакова, сравнив на этот раз сочинения конца восьмидеся­тых годов с сегодняшними работа­ми. Как и прежде, мы убеждены в том, что этические представления и социальные взгляды американ­ской молодежи могут быть инте­ресны и полезны русским читате­лям.

 

СУД НАД ПРОФЕССОРОМ ПРЕОБРАЖЕНСКИМ  

(КОНЕЦ 80-Х ГОДОВ) 

Вот начало сочинения, напи­санного в форме юмористического интервью:

 

«К моему великому удовольствию, сегодня у нас в телестудии очень за­мечательный и известный врач Фи­липп Филиппович Преображенский из Москвы. Его вызвали в Америку, чтобы он постарался омолодить Ро­нальда Рейгана, но даже известный профессор не смог сделать этого, хо­тя он сказал, если бы мы нашли мозг умершей недавно обезьяны, то мо­жет быть он бы смог заменить его старый обезьяний мозг новым». Веня

Мы называем студентов выбран­ными ими на уроках условными име­нами. Юмористическая позиция в со­чинениях — редкое исключение, обычно профессор Преображен­ский наводит молодых американ­цев на печальные размышления:

 

«Меня изумило не то, что он от­казался помогать более бедным лю­дям, а то, что он признался в том, что он не хотел помогать им, по­тому что он презирает пролетари­ат… Я просто не могу предста­вить себе человека, который вмес­то того, чтобы легко успокоить людей, открыто объясняет им, что он их ненавидит… По-моему, про­фессор крайний пример человечес­кой природы. Конечно, пролетарий борется за тс же квартиры для всех, ту же зарплату для всех и так далее. Но профессор, который уже богатый и уверенный в том, что он так и останется, обижает всех других. Почему он решает в конце концов превратить Шарикова еше раз в собаку? Потому что он становится угрозой. Профессор только любит тех, кто не грозит ему… Эта книга очень грустная. После ее чтения я считаю людей ужасными. В этой книге нет ни од­ного сказочного Ланцелота, кото­рый живет, искренне помогая лю­дям. Есть в этом мире такие лю­ди?»

Лариса

 

Мы видим, что не только отвра­тительный вожак жилтоваришей Швондер, но и благородный про­фессор приводит молодую амери­канку в отчаяние, заставляет усомниться в человеческой при­роде. Он кажется ей самовлюб­ленным эгоистом, поступающим некрасиво и неразумно. Не менее суровы к профессору и многие другие студенты. Их не устраивает классовая позиция профессора, им не нравится Преображенский встречают скептической усмешкой, слишком очевидна его личная заинтересованность. Же­лание сохранить все как было не вызывает у молодежи сочувствия, они уверены в необходимости пе­ремен:

 

«Преображенский жил в хорошей квартире и ел икру, а рядом люди го­лодали». Лиза

 

Этой бытовой деталью репута­ция ученого в глазах американских студентов безнадежно испорчена, экзамена на человечность и поря­дочность благородный интелли­гент не выдержал:

 

«У него была большая квартира, аужанки, деньги, влияние, все, чего не имел пролетариат… У профессо­ра нет очень честных убеждений. В рассказе он продолжает обогащать­ся. никогда не страдает. Поэтому я скажу, что, конечно, Преображен­ский ненавидит, не уважает и бо­ится пролетариата не только по­тому, что электричество иногда гаснет, но также и важнее потому, что пролетариат грозит приятной жизни профессора». Андрей 

 

«Легко понять, почему профессор не хочет делить свою квартиру. Лю­ди, которые собираются поселиться у него, очень разные с ним, например, они не образованные. Но это не зна­чит, что он не должен делить квар­тиру. Много людей очень бедно, если у них есть дома, эти дома ужасные. Их жизнь невыносима, и так как у него много денег, он должен ста­раться помочь им. Выло бы лучше, если бы он мог выбрать с кем делить квартиру, но он даже не спрашивает об этом, а просто отказывается». Александр 

 

«Отношение Преображенского к рабочему классу отталкивающее… Если бы Преображенский был аме­риканец, он бы сказал, что каждому рабочему нужен не милиционер, а больше денег, то есть эффективным рабочим нужны положительные по­буждения, а не террор». Жанна

 

«Когда одна женщина из домкома появляется одетой как мужчина, Преображенский насмехается над ней. И когда она говорит, что она заведующий, он исправляет ее и го­ворит: «Заведующая». Маша

 

«И тоже заметьте, как писатель рисовал разные характеры: проле­тариев он описывал как неграмот­ных, отвратительных подлецов, а буржуазию он описывал как героев. Вот как манипулирует нами ав­тор» Дима.

 

«Он врач богатых… он может со­здать лучшее здоровье, но даже не касается того, чтобы омолодить души людей. Его цель не помогать обществу, а много зарабатывать и преуспевать». Сарра

 

«Преображенский и Швондер по­хожи, так как оба хотели преобра­зовать природу человека, Преобра­женский — физически, Швондер — философски». Света 

 

«Преображенский очень высоко­мерный и жестокий человек. несмо­тря на то, что он сам (и мне надо добавить — без разрешения и Шарикова и Клима) создал Шарикова, он не хочет отвечать за него». Тим

 

«Он раньше сказал Зине, что люди не должны бить ни друг друга, ни жисотных, а должны обращаться добро друг с другом. Но он бьет Швондера и других, не к)’лаками, а словами. Он делает вид, что он го­раздо лучше их, и все это грубость. Он видимо не готов жить при своих принципах». Анна 

 

«Надо уважать всех, у всех есть что-то важное, нельзя говорить: «Вы стоите на низшей ступени развития. Это не диалог, это пе­реход на уровень оскорблений, это не помогает самостоятельно ду­мать, это разрушительно, а не конструктивно. Профессор не да­вал Шарикову шансов или примеров добра. Он считал манеры самым важным. Шариков всегда слышал: «Дурак». Давид 

 

 

«Он, кажется, подлец, но мы ему сочувствуем. Но вообще я считаю таких людей, как Преображенский предубежденными подлецами. Он нехороший эгоистичный человек… Мы должны уважать друг друга. Не надо любить и не надо притворяться, что тот, кого мы не любим, наш друг. Но мир всегда лучше, когда люди хорошо обращаются друг с другом. Милость — хороший штрих. Домком был, может быть, немного грубым, немного глупым, но они вообще хорошие, не злые люди. Ему не надо было обращаться с ними так грубо». Женя

 

*   *     *

Почему же профессор так раз- и дражает молодых людей, обычно в довольно терпимых, скорее склонных поверить в добрые намерения и литературного героя, чем вступить с ним в пререкания? Казалось бы, идеалы средних классов Америки и дореволюционной русской интеллигенции, представителем которой является Преображенский, довольно близки. Отчасти так оно так и есть, счет, предъявляемый профессору студентами, — счет к своим, своему кругу, своему классу, к самим себе. С другой стороны, очевидно различие пройденного СССР и США пути. Вероятно, лет сто назад профессор Преображен­ский считался бы блестящим уче­ным, уважаемым респектабель­ным джентльменом по обе сторо­ны обеих океанов. Однако в соци­альном и нравственном отноше­нии в XX веке произошли замет­ные изменения. Личная порядочность без внимания к нуждам дру­гих людей не кажется молодым американцам столь уж большим достоинством.

Каждое общество ценит черты, которые в его среде в данный мо­мент редки и важны, и, наоборот, не слишком дорожит качествами широко распространенными. Оч­нувшись на дне социальной и эко­номической пропасти, в окруже­нии демагогии, лжи, невежества, безалаберности и безответствен­ности, советский человек испытал глубокое уважение к человеческим качествам, воплощенным в про­фессоре. Талантлив, трудолюбив, высокопрофессионален, честен, видит вещи такими как они есть, держится с достоинством, не об­манет, не предаст, не бросит в беде, справится с трудной работой — казалось бы, чего еще можно пожелать! Приверженность Преображенского к частной собственности, его убежденность, что каждый , должен делать свое дело, совпадали с направлением идеологическо­го сознания перестройки, с ними е связывали прогресс и путь к достижению личного успеха. В США частная собственность парила всегда, однако государство все более энергично вмешивается в эконо­мику, используя разнообразные средства регулирования и перерас­пределения, поскольку благополучие всех членов общества — выс­шая ценность. Отнимать чужое нельзя, но оставлять бедных бед­ными, несчастных несчастными безнравственно, и тот, кто отказы­вается помогать другим, заслужи­вает осуждения. Личными дости­жениями в Америке также никого не удивишь, но при этом все более важной представляется проблема людей пассивных, не умеющих найти свое место в современных джунглях, бедных, бездомных, безработных, так называемых меньшинств: сексуальных, нацио­нальных и др. Создание для таких людей определенного статуса, их поддержка — важная социальная проблема. Уважение к другим лю­дям — не просто манера поведе­ния, это принцип американской жизни, вытекающий из многооб­разия культур и из отсутствия еди­ной общепризнанной шкалы цен­ностей.

 

ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

(1999-2000)

Прошли годы. Россия построи­ла капитализм, создала рыночную экономику, расприватизировала что можно и что нельзя. Процвета­ния, однако, не наступило. Сред­няя продолжительность жизни, интегрально отражающая уровень жизни населения, заметно упала, так что для очень многих застой­ный период представляется золо­тым веком. Претенденты на ин­теллигентность быстро исчезли с политической сцены, и на нее вскарабкались или въехали на мер­седесах тертые крепыши с уголов­но-аппаратным прошлым. Ельци­на, Шумейко, Путина с профессо­ром Преображенским не сравнят самые бесстыдные журналисты, а косноязычные афоризмы Черно­мырдина достойны Шарикова. Социальные проблемы в лице бас­тующих шахтеров, голодающих учителей, побирающихся стариков и детей постоянно дают о себе знать. Совершенно очевидно, что российскому обществу без их решения не обойтись. В Америке не было бурных потрясений, но по­литические, социальные и эконо­мические перемены не обошли се стороной. О некоторых из них сви­детельствуют сочинения студентов 1999-2000 учебного года, приве­денные ниже.

 

«Булгаков отказывается нам дать простую идеологию, а создает сложное изображение русского об­щества сразу после революции, не скрывая недостатков нового и ста­рого мира. Он описывает большеви­ков как настоящих невежд, кото­рые, ничего не понимая, повторяют фразы из Маркса, описывает страх, за который революция отвечает: Швондер ходит к Преображенскому почти каждый день, чтобы ему уг­рожать, новых людей вселяют в квартиры, все боятся доносов. Но Булгаков также издевается над Преображенским — представите­лем старого мира. Преображенский очень снисходительно обращается к швейцару Федору, который уже привык к такому отношению. Про­фессор верит, что все должны знать свое место, также очень фамильяр­но обращается к пациентам, к Зине и к Борменталю. Он не чувствует никакой вины за то, что он имеет семь комнат, когда многим было не­где жить. Благодаря его интелли­гентности, богатству и способнос­ти к ласке он имеет власть над все­ми, даже над Швондером в начале рассказа. Одним словом, Булгаков описывает старый мир как место полное несправедливостей, где силь­ные и богатые имеют власть, а бед­ные и слабые страдают, как Шарик в начале рассказа. Он часто описы­вает борьбу между двумя мирами как борьбу между двумя языками, которые оба могут быть очень смешными. Больше всего Булгаков цитирует большевиков, которые употребляют новый язык, не пони­мая, о чем они говорят. Швондер по­вторяет оскорбления «монархист», «империалист» и т.п., не отличая их друг от друга, и «Собачье сердце» полно документами, написанными глупым, бюрократическим языком. У старого мира тоже есть свой язык «да-с», «нет-с», «голубчик», «господин». Эти языки борются в тексте, например, когда профессор настаивает на том, чтобы Шари­ков его звал «Филипп Филиппович. Наконец мне нравится, что Бул­гаков использует гениальную мета­фору, чтобы критиковать превра­щение общества, предложенного большевиками. Они хотели создать нового советского человека из человека старого мира. В начале рассказа Шарик похож на раба, он следует за профессором благодаря его ласке, деньгам и колбасе. Когда он становится человеком или получеловеком , он похож на Швондера, он грубый оппортунист. По-моему, Булгаков иронизирует над тем, что, когда пытаешься сделать нового ор­ганизованного человека из раба, тог­да получаешь чудовище». Давид

 

«Я не понимаю этот мир, где лю­ди могут получать комфорт, кото­рый они сами не заработали. Но все равно я уважаю таких людей как Швондер, он человек, который бо­рется за то, что ему кажется улуч­шает мир, даже если для меня его мнения неправильные и наивные. На­оборот, Шарикова, который тоже верит в права нового мира, я не могу уважать и не только из-за того, что он не знает своих обязанностей, что необходимо. Шариков заботит­ся только о себе, а такие люди вред­ный старому и новому миру. Все что есть у профессора он получил рабо­тая, и я согласна с этим правилом старого мира, но мне страшны лю­ди, которые хотят сделать работу Бога — это опасно. И поэтому когда профессор не чувствует ответст­венности за результаты своей рабо­ты, мне не нравится это. Я очень рада, что живу в мире, который больше похож на старый, чем на но­вый, как они нарисованы в рассказе, где у меня будет только то, что я сама зарабатываю. Но я думаю, что у людей должно быть сочувствие, чтобы мы могли жить вместе, от­ветственность, уважение к другим и способность бороться за то, во что они верят». Эстер 

 

«Да, я не люблю пролетариата, — печально согласился Филипп Филип­пович и нажал кнопку». С точки зрения профессора Швондер и его спутники не ведут себя по правилам культурной жизни, вернее, они дру­гой вид — не вполне человеческий. Они не господа, они товарищи, про­летарии. Их взгляды, язык, одежда — новые черты нового вида, а имен­но нового человека «homo sovieticus». Швондер какой-то Франкенштейн, у которого ««на голове возвышалась на четверть аршина копна густей­ших вьющихся волос»… Но почему «печально», вместо слова «неприяз­ненно» или даже «горделиво»? Как объяснить эту тонкую деталь и что здесь важно? Во-первых, «печально» означает отчаяние, точнее, бесси­лие перед лицом советской власти и потери или старого предреволюци­онного стиля жизни, или идеала ли­берального (буржуазного) общества. Другой вариант, Ф.Ф., хотя он по­хож на старого интеллигента, в ка­честве ученого безусловно радикал. Его проект омоложения имеет уто­пические и советские оттенки. В этом контексте профессор разоча­рован в действительном облике ре­ального пролетария по сравнению с его утопическим идеалом… Шари­ков, на самом деле, — антитеза идейности пролетариата. Он рас­четливый индивидуалист, использу­ющий коммунистические лозунги о справедливости для своей собствен­ной пользы, бесстыдно злоупотребляющий властью. Булгаков точно описывает неизбежный упадок рево­люционного общества — освобожде­ние становится террором и местью, как во Франции во время Робеспьера. Как Сатурн в живописи Гойи, рево­люция пожирает собственных де­тей. И какой-нибудь Шариков доне­сет на Швондера как на шпиона или грабителя. Как интеллигент про­фессор знает, что Шариков вопло­щает в себе это явление, но Швон­дер, несмотря на марксистскую веру в исторический процесс, с пафосом создает собственного палача.

Явной и важной темой рассказа «Собачье сердце» является принятие роли Бога человеком. Оттенки Фау­ста и Франкенштейна мы видим у профессора и у советской власти. Физически профессор создал Шари­кова, а новая власть, а именно Швондер, создала Полиграфа Полиграфовича, заведующего подотделом очистки. Бесспорно конфликт меж­ду старым и новым мирами в расска­зе фактически дан в противостоя­нии старого интел/шгента (профес­сора) новому порядку, но в то же время профессор и член домкома раз­деляют общую цель улучшения чело­веческого положения». Эдуард

 

«Отказ Филиппа Филипповича от сотрудничества шш сочувствия про­летариату отлично отражен в речи, особенно в замечательном ряде от­рицательных слов: «Нет, не возьму, не хочу, не сочувствую» и, наконец, «не люблю». Мне кажется, что в этом обмене словами профессор ре­шает закрыть дверь бывшего мира за ним, чтобы ни один пролетарий не вошел и не испортил сохранившейся мощи жизни господина. Так что, когда я читаю слова: «Да, я не люблю пролетариата», мне кажется, про­фессор отступает в убежище опера­ционной, где пролетариата не было и где он еще волшебник, божество, господин… Шариков говорит про­фессору и доктору: «Мучаете сами себя, как при царском режиме». Но когда профессор спрашивает, как ве­сти себя «по-настоящему», Шари­ков не может ответить. Позже он описывает Энгельса как немца, ко­торый пишет, пишет, до того, что голова пухнет. Становится ясно, что Шариков понимает только то, что влияет на его существование. У него нет широкой перспективы или мировоззрения. У него нет чувства или понимания истории и даже происхождения или традиций. Как заявляет Преображенский, Шариков — «неожиданно появившееся существо… лабораторное», неестественное. Почему это важно? Потому что как старый, так и новый мир основан на общественном порядке и создает npaвила, чтобы ограничивать пове­дение граждан. Правша разные при царском и советском режиме, но оба они занимаются контролем общест­венной памяти и мнений. Роль Ша­рикова очень ясно показывает, что человек без прошлого опасен, потому что он может легко колебаться из нового мира в старый, а из старого в новый. На кого он будет доносить? «Пес его знает».

 

* *   *

 

Сергей Шведов оказался прав, повесть Булгакова прочитана в Гарварде с лучшим пониманием как ее литературных особенностей, так и советской жизни 30-х годов. Авторы современных работ много внимания уделяют стилистике Булгакова, юмору, особенности речи героев повести. Столкнове­ние Преображенского и его оппо­нентов студенты рассматривают в реальной обстановке как борьбу старого и нового мира в послерево­люционном российском обществе.

По мнению авторов сочинений, профессор Преображенский, при всех его бесспорных достоинствах, не претендует на роль положитель­ного героя, а является лишь одной из сторон в трудноразрешимом классовом конфликте. С основа­нием или без молодые люди убеж­дены, что Булгаков занимает та­кую же, как они, беспристрастную позицию над схваткой. Молодые американцы отмечают, что про­фессор не всегда следует своим принципам, что он покровитель­ственно, пренебрежительно разго­варивает с прислугой, что он укло­няется от ответственности за ре­зультаты своих опытов. Различие между профессором и его врагами представляется не столкновением благородства с низостью, а лишь противостоянием хороших манер и невоспитанности. Но главное, как отмечает одна из студенток, — между мирами профессора и Швондера есть существенное сходство: они оба стремятся к определенному порядку, к организации мира по определенным правилам. Шариков, человек без прошлого, легко переходящий из старого мира в новый, но не разделяющий ценности ни того, ни другого, существо чрезвычайно опасное. Представляется, что гражданам России, столкнувшимся вплотную с угрозой разрухи и анархии, мысль о необходимости порядка и социальной организа­ции общества достаточно близка.

Но главное, чем поразительны со­временные студенческие работы, — это отсутствием социальных эмоций. Никто из них не рассмат­ривает столкновение Преображен­ского и Швондера в контексте борьбы бедных и богатых, с точки зрения необходимости помочь не­обеспеченным и нуждающимся людям. Социальная проблематика современного американского об­щества остается полностью за рам­ками обсуждения. Почему?

К нашему удивлению, оказа­лось, что взгляды гарвардских сту­дентов 80-х годов демонстрирова­ли не главное направление разви­тия американского общества, а были лишь последними арьергард­ными стычками великой амери­канской революции 60-х. Револю­ции социальной, расовой, моло­дежной, феминистской, сущест­венно изменившей американское общество и американскую жизнь. Сегодня Америка окончательно обживается в послереволюцион­ной реальности, отступая назад, туда, где стали заметны негатив­ные последствия проведенных ре­форм. Этот откат происходит не только и не столько на государст­венном и законодательном уровне, сколько в сознании людей. На смену поколению, стремящемуся к установлению социальной спра­ведливости в стране и на земном шаре, пришли люди, решающие свои собственные личные задачи. Как утверждает американский ис­торик Шлезингер, такое чередова­ние поколений от общественных интересов к личным и обратно ти­пично для американского общест­ва и происходит постоянно с пери­одичностью около 30 лет. Опреде­ленную роль в изменении амери­канского сознания сыграл развал СССР. Исчезла альтернативная модель социальной организации общества, что продемонстрирова­ло уникальность капиталистичес­кого пути развития и бесплодность напряженных усилий нескольких поколений, стремившихся решить социальные и этнические пробле­мы социалистическими методами.

Однако независимо от колеба­ний маятника настроений амери­канского населения России, по на­шему глубокому убеждению, пред­стоит понять происшедшее с ней и предстоит построить демократиче­ское, благополучное в социальном и экономическом отношении об­щество, в котором свобода и ра­венство станут достоянием каждо­го, где власть будет контролиро­ваться народом, будут охраняться права женщин, молодежи, обездо­ленных, национальных мень­шинств. Поколениям, которым предстоит нелегкая борьба за эти нормы цивилизованной жизни, бу­дут понятны социальные тревоги американской молодежи 60-80-х годов, отразившиеся при чтении гарвардскими студентами повести Булгакова «Собачье сердце».