Был ли голод 1932-33 годов на Украине геноцидом?

«А тени страшные Украины, Кубани…

Холодная весна. Голодный Старый Крым.

Как был при Врангеле — такой же виноватый».

Осип Мандельштам

Решение украинского Парламента объявить голод на Украине 1933 года геноцидом и упоминаемая в связи с этим цифра потерь 10 миллионов человек вызывают серьезные возражения.

Я услышал о Голоде в раннем детстве. Бабушка не могла забыть, как летом 1933 года поехала в ростовскую станицу вместе с внучкой и зятем, доцентом университета, Андреем Куксиным, посланным на хлебозаготовки. Когда она в первый раз разожгла во дворе таганок, чтобы приготовить обед, со всей станицы собрались вокруг нее дети, худые, с выпирающими ребрами и раздутыми животами. Стояли и молча, как завороженные, смотрели на чудо – жарящиеся на сковородке картофельные оладьи. Она не могла накормить голодных детей, но ощущение ужаса и беспомощности осталось в ней и она передала его мне. Рассказывала бабушка и о своих опасениях за жизнь сестры, по селу ползли страшные слухи о людоедстве. Андрей Куксин написал в Ростовский обком письмо, протестуя против хлебозаготовок в голодающей станице. Он был арестован, осужден за искривление линии партии, сослан и в 1937 году расстрелян. По этой и по многим другим причинам главным делом моей жизни стала оценка потерь от сталинских репрессий, и вот уже более 25 лет я занимаюсь изучением коллективизации и голода на Украине. Я прочитал сотни книг и статей, познакомился с тысячами документов в архивах США и Канады, Москвы и Киева, знаком я и с большинством работающих в этой области специалистов. Результаты моей работы опубликованы в журналах Канады, США, Франции, России и Украины, в книгах: «Потери населения СССР», «Неуслышанные голоса. Документы Смоленского архива. Кулаки и партейцы».

Можно ли называть случившееся геноцидом? Факт голода, замалчивавшийся советской властью и отрицавшийся некоторыми западными учеными, сегодня ни у кого не вызывает сомнения. Также бесспорно, что голод был прямым следствием политических действий правительства СССР, в первую очередь коллективизации. Отобрав у крестьян землю и скот, государство уничтожило заинтересованность сельского жителя в результатах труда и тем самым резко снизило уровень производства. При этом власть получила монопольное право распоряжаться всей сельскохозяйственной продукцией. В этом страшном новом мире не существовало никаких обязательств правительства перед сельским жителем. При хорошем урожае и честном отношении к труду он мог получить свою долю, при плохой работе или при неурожае он наказывался самым жестоким образом, в частности полным изъятием продовольствия, депортацией в другие районы страны, арестом и тюрьмой. Период 1931-33 годов был столкновением этих чудовищных правил и не готового им подчиниться селянства. Голод был кульминацией этой борьбы. Осознав, что сопротивление ведет к неминуемой гибели, сельский житель сдался.

Три обстоятельства определили страшные размеры катастрофы 1932-33 годов и тяжелейшие условия существования сельского населения в последующие годы: падение производства, рост заготовок, репрессии против крестьянства. В битве с селом партийно-государственный аппарат издал десятки законов и распоряжений, которые демонстрируют не только желание получить свою долю урожая, но и намерение наказать крестьянина, нанести ему чувствительный ущерб. Уже в 1930 и 1931 годах заготовки составили 27% и 33% собранных зерновых (для сравнения в 1926-28 годах из более высокого урожая забирали всего 14%). Но главное, заготовки перестали быть обычным налогом, они стали первоочередной обязанностью, главной заповедью, священным долгом. В 1932 году из меньшего урожая было решено взять столько же, как и в предыдущем, то есть предполагалось отобрать более 50% валового сбора, причем сроки поставок были сокращены на полгода. В действительности на Украине борьба шла за изъятие 70-90% собранного урожая. Кроме того, была запрещена торговля хлебом и зерном на рынках в областях, не выполнивших план сдачи зерна. Этот закон с одновременным введением карточной системы в городах обрекал на голод треть деревенских жителей и миллионы горожан, не имевших собственных посевов и традиционно покупавших продовольствие на рынках. Семенные и кормовые фонды колхозов вывозились в счет поставок зерна государству. Был запрещен убой скота и объявлен сбор мясопоставок на 15 месяцев вперед. (Предусмотрительный шаг, помешать голодающим съесть свою собственную корову, козу или овцу. Свиней и птиц в Украине к этому времени уже практически не осталось). Был издан закон о борьбе со спекуляцией, под который попадала любая покупка продовольствия в сколько-нибудь заметных размерах (порой речь шла о двух-трех буханках хлеба). Было введено ограничение общественного питания во время полевых работ. На это разбазаривание зерна, обратил внимание сам товарищ Сталин: «Они “за” хлебозаготовки. Они “только” пускаются в демагогию и требуют,.. чтобы колхоз выдавал на общественное питание от 6 до 10 фунтов хлеба на работника (то есть по 700-1200 грамм хлеба на одного члена семьи колхозника – С.М.) и.т.д. Понятно, что после таких “фондов” и выдач на общественное питание, после такой жульнической демагогии хозяйственная мощь колхоза должна быть подорвана, и для хлебозаготовок не остается места». (И.В. Сталин. О работе в деревне. Собр. Соч. т. 13, с. 230). Было принято постановление о строгом контроле за целевыми фондами, отдано тайное распоряжение о пресечении использования населением в пищу корма для скота, проводилось занесение сельсоветов и районов на черную доску, что означало полный бойкот: закрытие государственных учреждений, школ, медицинских пунктов, магазинов. По закону об охране государственного и колхозного имущества от 7 августа 1932 года за кражу горсти зерна, мороженой картошки или свеклы похитителю грозила смертная казнь. Все эти чудовищные распоряжения дополнялись насилием и произволом со стороны местных властей, угрозами, избиениями, обысками. Наконец, как наиболее суровая мера воздействия, все село вывозилось на далекий север. Так с Северного Кавказа были депортированы несколько крупных станиц, около 25 тысяч человек.

Эти чудовищные приказы, очевидно, могут быть названы геноцидом крестьянства, поскольку отдававшие их руководители знали, что их выполнение приведет к гибели множества людей. Но невозможно согласиться с тем, что жертвами их были люди только одной национальности или граждане одной республики. На Украине под их действие равно попадали все сельские жители: и украинцы, и русские, и евреи, и болгары. Большие потери понесло население Крыма, не входившего тогда в Украину. А украинская Донецкая область напротив находилась в самой высокой категории снабжения, куда, кроме нее, входили только Москва и Ленинград. В 1933 году туда по железной дороге было завезено 1 263 тысячи тонн зерна, примерно по 300 килограмм в год на человека, 62 тысячи тонн мяса и 73 тысячи тонн рыбы – огромные цифры для того голодного времени. При этом в 1933 году завоз был выше, чем в соседние 1932 и 1934 годы, то есть правительство, по-видимому, компенсировало Донбассу сокращение местного производства. Семь других областей Украины, население которых в 15 раз превышало число жителей Донецкой области, получили все вместе только 20 тысяч тонн мяса и 130 тысяч тонн рыбы. (См. Народне господарство УСРР. Киiв 1935 год. сс. 298-299). Сильно пострадали от голода Ростовская область, Ставропольский и Краснодарский край, Среднее и Нижнее Поволжье и Казахстан; продажа хлеба на рынках в этих регионах так и не была разрешена. В то же время 23 января 1933 года был снят запрет с колхозной торговли хлебом в Киевской и Винницкой областях, выполнивших план хлебозаготовок.

Таким образом, ни Украину, ни собственно украинцев нельзя выделить как группу людей целенаправленно подвергавшихся уничтожению голодом. Они страдали так же, как и многие другие сельские и городские жители СССР, в одних случаях намного больше, в других – меньше.

Отдельная проблема заключается в том, кого мы назовем виновниками случившегося, кто совершил это страшное преступление против человечества. Правительство СССР? Украинское партийное руководство? Вина и тех и других бесспорна, но ведь наряду с отдававшими приказы были непосредственные исполнители, палачи. Кто же они? Может быть, это Микоян и Молотов ходили по дворам, тыкая в землю металлическими щупами: не мягко ли где, не зарыт ли мешочек с зерном или картошкой? Может быть это Каганович ласково расспрашивал утром детишек: «А что вы, пацаны, ели сегодня на завтрак?» И если ели, то бригада вваливалась в дом с новым обыском. И председатель колхоза, и секретарь сельсовета, пытавшие в правлении одного за другим колхозников, чтобы узнать, где спрятаны последние жалкие остатки еды, были не специально присланными из Москвы уполномоченными, а обыкновенными украинскими селянами. А голову сельрады, который, восседая на коне с ружьем и пистолетом, гнал плетью по дороге толпу босоногих ребятишек, собиравших в поле колоски, запер их в сарае и держал там, пока несколько «преступников» не скончались от голода и страха, звали не Иосиф Сталин, а Зозуля Самойло. Сотни подобных душераздирающих историй пришлось мне прочитать в воспоминаниях, собранных в украинских институтах США и Канады, и в свидетельских показаниях перед специальной комиссией Конгресса США по изучению голода на Украине. Я никогда не рассматривал происшедшую трагедию в национальном разрезе. Но по ходу работы с документами и воспоминаниями постепенно составил список жертв (в нем немного больше двух тысяч человек) и список гонителей (полторы сотни). Я не считаю эту выборку репрезентативной, но в некотором отношении она случайна и поэтому представляет определенный интерес. Соотношение русских, украинцев и евреев в этих данных таково, что невозможно представить один народ в качестве жертвы, а другой в облике палача. Все несут определенную и достаточно пропорциональную ответственность за происшедшее. Бессмысленно при этом утверждать, что сельские активисты выполняли приказы Москвы. Деревня не армия, никто не принуждал их вступать в комсомол, в партию, участвовать в ограблении соседей. Активисты были добровольцами и поэтому несут личную ответственность за свои поступки. Это было грязное, жестокое дело, и все-таки, я бы поостерегся обвинять в преступлениях против человечества миллионы отцов дедов и прадедов граждан современной Украины. Это не благородно и неразумно.

Но были в то страшное время не только жертвы и их мучители, но и герои, сохранявшие человеческий облик. Героизмом в то бесчеловечное время было: продать билет на поезд человеку, не имевшему справки сельсовета, разделить кусок хлеба с голодным, закрыть глаза на воровство с колхозного поля. Эти поступки могли стоить жизни, но люди шли на риск и оставались людьми. Героизмом были и усилия рассказать миру о случившемся. Одним из первых сделал это в повести «Все течет» уроженец Украины, русский писатель, еврей по национальности, Василий Гроссман.

Первые расчеты потерь населения Украины в 1926-39 годах были выполнены замечательным украинским демографом, работавшим после лагеря в Москве, Ю.А. Корчак-Чепурковским. Конечно, он не мог в советской печати прямо говорить о потерях, но, сопоставив переписи 1926 и 1939 годов, показал, что повышенная убыль населения Украины составила около 4 миллионов человек. В годы перестройки, когда советские ученые начали заниматься изучением потерь населения, мы с профессором С. Кульчицким, чтобы объяснить читателям различия в наших подходах и наших результатах. (Украiнский iсторичний журнал (N 2) 1991). Профессор Кульчицкий по архивным данным текущей статистики рождаемости, смертности и миграции оценивал потери в (3-3.5 млн.). Я, считая текущий учет населения в годы коллективизации неполным, рассчитывал потери по переписям населения 1926, 1937, 1939 годов и получал (4-4.5 млн.). Истина, скорее всего, лежит где-то посредине. Практически все известные мне научные оценки укладываются в этот интервал от 3 до 4.5 миллионов [1]. Это огромные цифры, почти половина погибших в годы коллективизации в СССР. При этом надо помнить, что речь идет о повышенной смертности за весь десятилетний период 1927-36 годов. Сюда входят и расстрелянные по первой категории при раскулачивании, и умершие в северной ссылке так называемые кулаки, и жертвы кампании борьбы с украинской «националистической» интеллигенцией, и просто люди, умершие раньше своего срока из-за ухудшения условий жизни и питания и многие другие. На время великого голода конца 1932-1933 годов приходится 2-2.5 миллиона человек, хотя и тут непосредственными причинами смерти было во многих случаях не отсутствие еды, а обострившиеся хронические заболевания.

Но какая, собственно говоря, разница 2, 4, 10 миллионов?

Разница огромная. Трагические события тех лет требуют бережного, трепетного отношения. В точности и аккуратности проявляется уважение к жертвам, а пренебрежительное публицистическое «не все ли равно» является оскорблением их памяти. Мы обязаны не просто поставить свечки в храме, необходимо назвать имена, вспомнить каждого погибшего, составить полный мартиролог, собрать все документы, все материальные свидетельства той трагической эпохи. Израильский музей Холокоста Яд Вашем должен стать для нас образцом. Там есть постоянно пополняемый список, в котором на сегодня числится около 3.5 миллионов имен. Там собраны миллионы документов, рассказывающих о Катастрофе.

Почему это не сделано в Украине? Почему 15 лет назад не был принят закон о помощи жертвам голода? Не была создана организация для сбора всех имеющихся свидетельств, составления списка погибших и увековечивания их памяти? (Выпущены несколько сборников правительственных документов, несколько книг воспоминаний, в том числе и «Народна книга-мемориал», но это лишь капли, драгоценные, важные, но лишь капли из огромного моря). Сегодня осталось уже ничтожно мало очевидцев. Но возможен, сбор сведений у детей и внуков погибших, возможно использование первичной документации: списков сельсоветов, домовых книг, книг загсов. Смешно сказать, в научном обороте имеется единственная книга записей смертей за 1933 год села Романкова, Кринчанского района Днепропетровской области, вывезенная с Украины немцами. А ведь в украинских архивах гниют десятки тысяч таких книг и бесконечное множество других бесценных документов. Лишь бережно собрав и проанализировав каждый из них, мы сможем представить себе подлинную картину происходивших событий. В этой работе должны принять участие и ученые, и просто граждане Украины, России, Казахстана и других стран [2]. Целью исследователей должно стать создание единого банка данных и полного пофамильного списка пострадавших. Четверть века назад, приветствуя открытие памятника жертвам голода в Канаде, я писал:

«Памятник миллионам, погибших от голода в Советском Союзе пятьдесят лет тому назад. Памятник хлеборобам Украины, у которых отняли хлеб. Памятник плакавшим от голода детям, старикам и старухам, худым, истощенным, потерявшим человеческий облик. Потерявшим жизнь.

“Я Вас любила и люблю Иосиф Виссарионович. И я не верю, что Вы не допустите, чтобы я погибла в расцвете моей молодости так трагично и бессмысленно от голодной смерти” – писала комсомолка, ученица 8 класса, дочь красного партизана из села Стовбина Долина Ново-Саджарского района Харьковской области в декабре 1932 года. Товарищ Сталин допустил…

Монумент перед зданием муниципалитета в центре Эдмонтона – пока единственный памятник погибшим от страшного голода 1933 года в СССР. Но придет время, и такие памятники покроют нашу страну. Они будут стоять в Киеве на Крещатике, куда был закрыт доступ умирающим от голода и куда они прорывались, чтобы выпросить кусок хлеба и в судорогах вытянуться вдоль тротуара. В Харькове на вокзале, где каждый день находили десятки окоченевших трупов. В Полтаве, где была обнаружена подпольная фабрика, перерабатывавшая людей на котлеты. Памятники будут стоять в Кубанских станицах, памятниками покроются Казахстан и Сибирь, тундра и тайга. Памятник будет установлен в центре Москвы. Скульпторы будут соревноваться друг с другом, пытаясь передать невозможное – боль, скорбь и отчаяние. Нечеловеческую жизнь и смерть. Они создадут памятники, восстанавливая нашу память о невинно замученных. Их имена, Господи, мы вспомним».

Процесс воссоздания коллективной исторической памяти уже начался. В Киеве памятник уже установлен и скоро появится еще один. Но главное, подлинная история коллективизации перестала быть тайной. Раскулачивание, депортации, голод – все эти страшные этапы открыты для научного исследования. И когда мы осознаем, какое чудовищное преступление совершили наши предки, мучая своих родственников, соседей и односельчан, когда мы действительно вспомним все имена, слова Голод или Голодомор будут звучать также трагически серьезно и значительно, как сегодня во всем мире произносится слово Холокост.